В суматохе лондонских улиц мало кто проявляет интерес к другим прохожим, но сегодня внимание людей было отвлечено не шумом машин и не бытовой суетой. В городе царил хаос, кровавая баня, устроенная солдатами-упырями, появившимися словно из ниоткуда. Это была не война — это была бойня. Наиболее удачливые горожане умирали. Другие же пополняли армию безвольных зомби.
      Сбив очередного упыря, машина, несущаяся по улицам города, вдруг резко затормозила.
      - Что такое, Уолтер? — повернулась к дворецкому Интегра, только чудом, несмотря на пристёгнутый ремень, не вылетевшая через лобовое стекло.
      Он первым заметил возвышающуюся над трупами фигуру в плаще. И в голове последний кусочек паззла встал на место: «Вот оно! Они говорили, что время придёт».
      Женщина обвела взглядом застывшего Уолтера, заметив, как он вцепился пальцами в руль, но не успела ничего сказать.
      - Я задержу его, сэр. Уезжайте, — внезапно ослабевшими пальцами дворецкий нащупал дверную ручку. Выстрел. Начавшему было подниматься с земли упырю разрывная пуля почти полностью снесла голову.
      - Выживи — это приказ, — обычно хладнокровная Интегра сейчас казалась взволнованной. Она искренне любила Уолтера и никогда не сомневалась в нём. Ей никогда не приходило в голову, почему в ту злополучную ночь его не было в доме. Она слишком слепо доверяла учтивому слуге.
      - Как прикажете, — с улыбкой поклонился мужчина. Конечно, он-то выживет.
      Капитан не двигался, только полы его плаща развевались на ветру, подобно крыльям. Красные глаза не выдавали никаких чувств, как и обычно. Смотря в них, дворецкий не видел ничего, кроме пустоты. Казалось, из оборотня вырвали душу, оставив лишь тело, безвольную оболочку.
      С каждым шагом нити разматывались, сползая с пальцев и извиваясь вокруг хозяина, словно маленькие блестящие змеи. Скрипнули шины, машина резко развернулась, умчавшись в обратном направлении. За ней потянулась вереница зомби, только недавно бывших обычными людьми.
      Нити взметнулись в воздух, будто протягивая сотни пальцев к горлу оборотня. Но, как и в прошлый раз, он легко перехватил смертельное оружие, просто поймав нити руками. Они резали ему перчатки, кожу, некоторые прошли между пальцами, повреждая червеобразные мышцы. Капитан молчал, как и в прошлый раз.
      «Наконец-то!», — вдруг донесся голос, но принадлежал он явно не Гюнше, — «пятьдесят пять лет не виделись, мальчишка».
      Уолтер пропустил вдох. Этот голос он не слышал уже полвека и за это время он ничуть не изменился. В «Миллениуме» время будто остановилось. Зато в «Хеллсинге» оно стремительно летело вперёд.
      Капитан потянул нити на себя. Белые перчатки насквозь вымокли в крови, но на лице оборотня не дрогнул ни мускул. Дорнез послушно сделал пару шагов вперёд. Натяжение нитей несколько ослабло, с каждым шагом дворецкого они начинали скользить между пальцев Капитана. Он без видимых усилий, несмотря на увечья, разжал ладонь, позволяя нитям легко выйти из ран. На этот раз сражения не будет, да и это противостояние было лишь представлением. Ганс Гюнше уже давно был его союзником. Давно уже был хозяином над шинигами.
      Остановившись рядом с оборотнем, шинигами поднял голову, прямо посмотрев ему в глаза. Ганс выглядел удивлённым, но Уолтеру уже была знакома эта привычка оборотня приподнимать брови, округляя глаза, и он почему-то цеплялся за этот пустяк, делавший оборотня (хотя это и было обманчивое впечатление) немного человечнее.
       Капитан не нуждался в словах и, легко подхватив дворецкого, оттолкнулся от земли. Уолтер хотел было использовать нити, чтобы подтянуться к дирижаблю, но Гюнше вдруг на его глазах стал терять материальную форму, вытягиваясь, превращаясь в волка, но отнюдь не обычного: шерсть его будто горела белым пламенем, животное стремительно и легко летело вверх, оставляя за собой короткий голубой свет, словно след от пролетевшей кометы. Дорнез не знал, как он сам держится в воздухе — он чувствовал на своей спине сильную руку Капитана, но не видел её.
      У дирижабля внезапная вспышка ослепила мужчину, но, когда она рассеялась, он уже стоял внутри. Ганс стоял рядом, уже в человеческой форме. Когда глаза шинигами привыкли к темноте, он кивнул Капитану и направился за ним в сторону, в которую показывала одна из стрелок на табличках-указателях. «Laboratorium» — не надо было знать немецкий, чтобы понять, что означает это слово.
      В лаборатории было не очень-то чисто, в нос ударил резкий гнилостный запах свернувшейся несвежей крови. У операционного стола суетился Док, тоже, как и Майор с Капитаном, не поменявшийся за эти годы. Уолтер относился к нему с презрением, но только он мог провести операцию. Ведь даже лучшие учёные, которым доверили исследования, за это время не смогли понять, как Док создал механизм, осуществляющий превращение человека во фрика.
      - О, Капитан, ты уже вернулся, — Уолтеру казалось, что Док относится к Гансу с опаской, что, впрочем, не было удивительным. Гюнше был подобен приручённому волку, который внутри всё равно оставался диким зверем, — и мальчишку с собой привёл?
      Мужчина подошёл к шинигами. Пропахшие кровью и спиртом холодные пальцы коснулись его лица, проходя по скулам, губам, морщинам на лице и шее. Уолтера злило такое отношение к себе, а запах и ощущение ощупывающих его кожу скользких пальцев вызывало тошноту, но руки Дока крепко держали его голову, не позволяя отстраниться.
      - Как ты постарел, мальчишка, — на ломаном английском язвительно заметил мужчина, отходя от дворецкого.
      Дорнез промолчал и по молчаливому приглашению фрика подошёл к операционному столу. Он оказался ледяным, и, опустившись на его поверхность, дворецкий невольно выгнул спину, покрывшись мурашками. На его руках защёлкнулись стальные браслеты.
      - Что ты… — такие же металлические обручи сомкнулись и на лодыжках.
      - Я не хочу, чтобы ты дергался во время операции, — с довольной улыбкой заявил фрик, зажимая в тисках шею и лоб «пациента». Вынужденная скованность в движениях была понятна разуму шинигами, но он всё равно невольно противился ей. Он пытался посмотреть, что делал Док, но не мог сделать этого, не приподняв головы, которая была зафиксирована сильнее остальной части тела.
      - У меня и без того мало времени, мы не можем ждать, пока ты отойдёшь от наркоза, — рыкнул на ёрзающего дворецкого Док и кивнул Гансу на не очень устойчиво выглядящий стул. Капитан, будто по команде, сел на него, немигающим взглядом смотря на Уолтера. Шинигами стал вторым членом отряда «вервольфов», но его капитан сидел здесь не поэтому. Всем в Миллениуме было ясно, что только он сможет остановить Дорнеза, если что-то пойдёт не так.
      Фрик собрал волосы Уолтера, сделав хвост на левой стороне. Волосы, оставшиеся у правого виска, ему пришлось сбрить. Когда мужчина склонился над столом со скальпелем в руке, в голове дворецкого образовалась странная пустота. В голове же Ганса закружились отрывки воспоминаний, которые сейчас казались ему бесконечно далёкими и чужими. Эти пятьдесят пять лет, прошедшие с их встречи, были однообразными, весь Миллениум жил лишь в предвкушении, в подготовке к этому дню. Эти полвека Капитан отлично помнил, зато до этого… Где он был? Что он делал? Кем он был? Когда он смотрел на операционный стол, ему казалось, что он когда-то тоже лежал на нём, но не помнил, по своей воле или нет. Смотря на скальпель, надрезающий кожу над ухом Дорнеза, он будто чувствовал эту давно забытую боль. Ощущение оказалось настолько сильным, что Ганс, сняв порванную перчатку, невольно прикоснулся к собственной голове. На его коже не было шрама, который бы напоминал об операции, но и на руках у него уже не осталось следов от нитей Уолтера.
      Гюнше очнулся от мыслей, услышав не то приглушённый чем-то крик, не то поскуливание. Он не мог видеть, сколько уже сделал Док, но искажённое от боли лицо Уолтера говорило само за себя.
      Фрик снял крышку с чашки Петри, внутри которой в растворе плавала капсула с чипом. Захватив её пинцетом, Док снова склонился к дворецкому. От прикосновения холодного предмета к открытой ране Дорнез содрогнулся, но стальные обручи не дали ему сдвинуться с места.
      Операция проходила в ускоренном порядке, и Доке не мог несколько недель наблюдать за состоянием превращённого, как обычно это делал. Этот чип был создан им совсем недавно и Уолтер был первым подопытным. Он должен был превратиться менее чем за час.
      Гюнше понимал, что вскоре вместо этого вежливого джентльмена увидит своего давнего знакомого: заносчивого мальчишку, пятьдесят пять лет назад вломившегося на их базу в Польше. Станет ли дворецкий таким же, как и в молодости? Или с ним останутся нынешние воспитание и сдержанность? А, может быть, он, как и сам Ганс, станет совсем другим? Оборотень надеялся, что нет.
      Убрав расширитель, Док стал зашивать рану. От ощущения входящей и выходящей из кожи иглы с нитью Уолтеру стало дурно, и он старался абстрагироваться от происходящего, но каждый стежок заставлял его внутренне сжиматься от омерзения. Когда был завершён последний шов, Док вымыл руки в перчатках и вернулся к столу, но освобождать «пациента» не спешил.
      Уолтер пока не чувствовал никаких изменений, только острую боль у правого виска. Его конечности затекли и ему хотелось размять их.
      - Вы ничего не забыли? — с плохо скрываемым недовольством спросил он.
      Док укоризненно посмотрел на дворецкого, поправляя свои странные очки.
      - Нет, — заявил мужчина, распуская собранные в нелепый хвост волосы Дорнеза, — оставляю тебя на твоего старого друга.
      Фрик вышел, так и не освободив шинигами. Уолтер покосился в сторону, где сидел Ганс, но видел лишь его опущенную голову. Но всё же ему казалось, что оборотень исподлобья смотрит на него.
      - Освободи меня, — решив не ждать, пока Капитан соизволит догадаться, потребовал дворецкий.
      Гюнше не двигался с места, будто не слыша его.
      - Я знаю, что ты слышишь, — Уолтер задергался, но стальные путы ослабить не получалось. Внезапно резкая боль пронзила всё его тело, пробираясь до костей, — освободи, сейчас же!
      Новая вспышка боли заставила дворецкого прикусить язык. Ему казалось, что его кости вытягиваются в длину, что мышцы становятся объёмней, а кожа будто двигается сама по себе. Пульсирующая боль появилась и во рту в области клыков.
      Именно поэтому Ганс сделал вид, что не слышал просьбы Уолтера. Только сейчас он, словно нехотя, встал с места и подошёл к столу. Но вместо того, чтобы освободить дворецкого, он лишь ослабил фиксаторы. И не зря: тело мужчины уже начало изменяться в размерах.
      Оборотень не знал, чем помочь. Он видел как вздуваются вены на шее и висках, как на лбу выступают капельки пота, как побагровела от напряжения кожа дворецкого, как она изменяется, растягивается, принося Дорнезу отнюдь не приятные ощущения. Ганс был солдатом, оборотнем, и ему было не привыкать к не менее мерзким картинам — за долгие годы он научился абстрагироваться от них. Но сейчас перед ним лежала не «еда», не враг сейчас стонал от боли. Этот процесс, занимай он неделю-две, прошёл бы куда менее болезненно.
      Капитан провёл рукой по предплечью мужчины, чувствуя неестественно сильно выпирающие вены, будто окаменевшие мышцы и едва ощутимо натягивающуюся кожу. Поддавшись порыву, который можно было бы назвать жалостью, Гюнше сжал его руку. От прикосновения сухой, горячей ладони, Уолтер, неожиданно для себя, несколько расслабился. Его рука обмякла в руке оборотня, бледные дрожащие губы растянулись в измученной улыбке. Остаточный процесс прошёл менее болезненно, и через четверть часа на столе лежал уже не старик, а тридцатилетний мужчина.
      Ганс наконец разжал пальцы, выпустив руку новоиспечённого фрика, и принялся освобождать его от оков. Сначала Уолтер резво встал на ноги, но почти сразу же у него задрожали колени и он упал бы, не подхвати его оборотень. Дворецкий пытался оттолкнуть его от себя, но пальцы на руках двигались будто сами по себе, не желая слушаться хозяина. Распущенные волосы, упавшие на лицо, то и дело вздымались вверх, разгоняемые тяжёлым дыханием Дорнеза.
      Капитан терпеливо ждал. Через пару минут Уолтер почувствовал, что у него достаточно сил для того, чтобы стоять самостоятельно. Он отошёл от оборотня, ещё нетвёрдыми движениями собрал волосы в хвост. С каждой минутой он чувствовал всё больший прилив сил.
      Дорнез посмотрел на Ганса. Ему показалось, что, если бы Гюнше мог, он бы улыбнулся. В его взгляде промелькнул проблеск узнавания. Он смотрел на нового Уолтера, замечал вернувшуюся гордую позу, вызывающий взгляд и будто думал: «это тот Уолтер, которого я знал». Только вот на самом деле это осознание не приносило ему радости.
      Мужчина выдвинул ящик под операционным столом и отошёл. Внутри Уолтер увидел комплект одежды и с недоумением посмотрел сначала на оборотня, а затем на запылённое зеркало, висевшее напротив. Только сейчас он заметил, что его рубашка порвалась в плечах, брюки стали уже. Но его радовали эти изменения, как и радовали вновь ставшие угольно-чёрными волосы, помолодевшее лицо и тело. Глаза его, однако, остались того же цвета — светло-серого.
      Когда Уолтер переодевался в любезно предоставленную ему одежду, оборотень вышел из лаборатории. Он ничего не сказал и даже жестом не пригласил следовать за собой, но шинигами всё было понятно без слов. Он вышел следом за своим проводником и они запетляли по слабоосвещённым коридорам, пока не оказались перед штабом, в котором находился сам майор.
      Макс Монтана тоже не изменился за эти годы. Дорнез не думал, что глава «Миллениума» сам был фриком, но то, что за пятьдесят пять лет он не изменился, говорило само за себя.
      - Дворецкий, — мужчина отошёл от своего излюбленного «мальчишка». Повернувшись в кресле, он с удовольствием обвёл взглядом новоиспечённого фрика, — принеси мне какао.
      Ганс, занявший место у правого плеча майора, пристально наблюдал за лицом англичанина, но тот не выдал никаких признаков неудовольствия. С бесстрастным лицом он огляделся, заметил в углу некоторое подобие кухни и отошёл туда. Даже изменённый, он остался слугой. Всё это так давно въелось в его мозг, что он уже не думал над подобными приказами. В конце концов, всё не так сильно изменилось: он всего лишь поменял хозяина.
      Дымящаяся чашка вскоре оказалась в руках майора. Мужчина, попробовав, прищурил глаза и улыбнулся.
      - Замечательное какао, — сейчас Макс напоминал отъевшегося, разбалованного кота и это вызывало омерзение как у Уолтера, так и у Ганса, который в душе сам ненавидел своего хозяина.
      - Твой час пришёл, дворецкий, — спустя некоторое время воскликнул Монтана, потирая руки. Сражение между Алукардом и Андерсоном подходило к концу.
      Дорнез и Гюнше вышли. Оборотень провёл фрика к выходу на площадку дирижабля. Сильные порывы ветра ударили сбоку и Ганс повернулся к ним спиной. Уолтер же подошёл ближе к краю, смотря на землю невидящим взглядом. Под их ногами расстилалась картина войны во всём её великолепии: в свете уцелевших фонарей были видны горы тел мирных жителей, тусклый свет отражался в залившей асфальт крови, со всех сторон то и дело возникали вспышки, щёлкали выстрелы, гремели взрывы, крики выживших тонули в этих звуках. Майор был в восторге от этой картины, но она ничуть не трогала оборотня и фрика. Они стояли рука об руку и смотрели вниз, думая каждый о своём предназначении, и в их сердцах не было места для умирающих англичан и копошащихся под ногами упырей.
      - Пора, — оттолкнувшись от поручней, Уолтер прыгнул вниз. В полёте он вдруг почувствовал, что может двигаться, замедлять скорость падения и лететь в желаемое место. Мимо проскользнула тень Капитана, намного более умело распоряжавшегося своей силой. Дворецкий и не заметил, как мелькнувший на секунду перед глазами плащ исчез из виду.
      Дорнез стремительно несся вниз, земля была уже близко, но что-то подсказывало дворецкому, что он не разобьётся, не почувствует боли.
      Останки Андерсона ещё не разнеслись по ветру, когда Уолтер оказался на земле. Едва сохранявший форму череп священника разлетелся в пыль под его ногами. На это смотрели члены Искариота, и, конечно, они были окончательно сломлены этим поступком.
      И только Юмико, имевшая вторую сущность — берсерка, с рёвом бросилась вперёд, обнажив меч. Капитан смотрел на это со стороны, решив пока не вмешиваться. Уолтер не двигался. Нити будто сами по себе поднялись в воздух. Юмико в состоянии бешенства не осознавала опасности, а когда поняла, было уже слишком поздно: тонкие нити обвили её тело, в один момент перерезав кожу, мышцы, кости. Хейнкель кинулась вперёд, но к этому моменту мертвую девушку уже нельзя было собрать и по частям. На глаза католички стали наворачиваться слёзы, но она всё же выхватила пистолет, направив его на Уолтера.
      - Чёртов дворецкий! — воскликнула она, стараясь удержать оружие в трясущихся руках. Женщина не боялась, но смерть Юмико подкосила её в один миг.
       Дорнез повернулся в её сторону с подчёркнуто скучающим взглядом. Нити, как живые, тоже повернулись к женщине, но вдруг замерли на месте. Во взгляде Уолтера вдруг на мгновение вспыхнуло ликование. Хейнкель почувствовала как холодный металл упёрся в её щеку. Вольф скосила взгляд, от удивления приоткрыв рот, но успела увидеть лишь часть «Маузера» с непомерно длинным стволом и руку в белой перчатке. В тот же момент резкая боль пронзила лицо. Пуля пробила обе щеки, разворотив кожу и выбив пару зубов. Женщину отбросило в сторону и она наконец смогла увидеть хозяина «Маузера». Мужчина, большая часть лица которого была скрыта кепи и воротом плаща, смотрел без кровожадности. Он скорее предупреждал, говорил не вмешиваться. Вольф не понимала, почему он не убил её. Когда Ганс запустил руку во внутренний карман плаща, она внутренне сжалась, но оборотень бросил на её колени аптечку, развернулся и пошёл прочь. Яркая вспышка — и светящаяся линия сорвалась с того места, где находился Гюнше.

      Ганс не хотел убивать католичку — она его даже не интересовала. Он просто вывел из строя помеху, сделав ей предупреждение. Конечно, он мог убить её, но этим-то он и отличался от Уолтера: он использовал силу лишь тогда, когда это было необходимо.
      Они оба чувствовали мощь, находящуюся их. Эта сила была похожа на бурный поток, заполняющий собой каждую клетку тела. Но Ганс твёрдой рукой управлял этой силой, сдерживая и направляя её в нужное ему русло, тогда как Дорнез чувствовал острую необходимость выплеснуть всю мощь наружу. Он упивался своей силой, был просто ослеплён ей. И именно поэтому он не мог добиться уважения и признания оборотня. Он оставался для Капитана всё тем же мальчишкой. Мальчишкой, считающим, что может победить всех и не замечающий «пыли» под ногами.

      Уолтер проводил взглядом Викторию и Интегру. Он любил этих двух женщин, но эта любовь отступала перед желанием убить Алукарда. Скорее всего, бедняжки умрут. На дирижабль вернётся Ганс, против которого у них нет шансов.
      Но Капитан знал то, о чём и не догадывался Уолтер. Сегодня ночью «Миллениума» не станет. И дворецкий также не доживёт до утра. Война? Нет, это была не война, а скорее тщательно спланированное самоубийство. Он может убить эту вампиршу не затрачивая особых усилий, но он не сделает этого. Он будет тянуть время, играя с ней, ставя простейшие ловушки, изводя её, с легкостью отражая атаки и воздавая за них сполна, но, в конце концов, даст ей взять своё.
      Ганс ликовал в душе. Пятьдесят пять лет он ждал этого момента. В это же время Уолтер осознал, что его самого предали: силы вдруг стали покидать его. Подняв руку, он с ужасом заметил, как сильно трясутся пальцы, совершенно его не слушаясь. Одежда вдруг стала свободней, со ставших короткими волос соскользнула резинка. Алукард, будто издеваясь, менялся вместе с ним, превращаясь в четырнадцатилетнюю девочку, с которой Уолтер был в Польше и которой был заперт наедине с Капитаном.

      Ганс на одной ноге балансировал на узкой балке, слетевшей от удара Виктории. Уворачиваясь от ударов, он направлял их в нужную ему сторону, отскакивая в последний момент и тем самым не давая Серас времени остановиться. Несколько её атак задели хранилища, из которых сверкающим дождём посыпались золотые монеты, украшения, банкноты. Гюнше не обращал внимания на деньги и камни, высматривая в этом потоке совсем другую вещь. Наконец он заметил серебряный блеск среди золота, и, подавшись вперёд, пнул крошечный предмет в сторону Виктории. Девушка держалась только благодаря Пипу, подбадривающему её. Поймала брошенную вещь она скорее инстинктивно, и, разжав ладонь, тихо ахнула. В руке у неё лежал чей-то серебряный зуб. Гюнше не стал ждать — он хотел поскорее покончить с этим. Его атаки, с удивлением заметила Виктория, стали намного слабее, теперь он будто специально подставлялся под её удар, а не исчезал, появляясь за спиной, как до этого. Одним ударом была оторвана по локоть левая рука. Оборотень не обращал внимания на дикую боль и продолжал двигаться. Нога занеслась над головой вампира, открывая для атаки вторую руку, чем Серас не преминула воспользоваться: перехватив ногу Капитана, она зубами вцепилась в правую руку мужчины. Глаза оборотня округлились, но взгляд по-прежнему ничего не выражал. Мышцы Ганса были напряжены, но он не пытался вырваться.
      Следя за тем, как раздваивается Виктория и как вторая её часть превращается в рыжеволосого мужчину, Гюнше ждал. Он мог бы за несколько секунд отрастить руку, и, вырвавшись, снова опустить чашу весов в свою сторону, покончив с соперницей за пару минут, но он попросту не хотел этого.
      С нечеловеческой силой кулак ударил его в грудь, с хрустом ломая ребра и всаживая в сердце тот самый серебряный зуб. Серебро подействовало на него сильнее, чем пуля или любое другое оружие. Оборотень чувствовал как этот маленький кусочек металла быстро вытягивает его силы, лишая возможности регенерировать и даже просто подняться на ноги. Отвратительный треск рвущихся мышц и ломающихся костей — и вторая рука осталась в зубах Виктории. В глазах потемнело, но, падая, он зацепился взглядом за жетон, слетающий с его шеи. Ударившись о пол, тонкая пластинка раскололась на две части. Капитан сам чувствовал в себе то же самое: он будто раздвоился. Ненавистная ему часть — творение Дока — рычала и цеплялась за жизнь, но вторая — истинная сущность — встречала смерть как старую подругу и радовалась слетающей с разума дурманящей пелене. Перед смертью оборотень будто очнулся от долгого сна, и сейчас, смотря на распавшийся жетон, он широко улыбался, впервые за долгие годы. Переполнявшая его радость выливалась через край, превращаясь в счастливый, но беззвучный смех — полувековое молчание наложило свою печать. Пламя вдруг вырвалось из головы оборотня, заставив Серас в испуге отскочить. «Миллениум» ничего не оставлял от своих солдат.

      - Я победил, победил! — задорный мальчишеский смех среди руин Лондона звучал жутко. Четырнадцатилетний мальчик, одетый в явно большую для него одежду, гордо попирал обломки здания, с победоносным видом встречая едва забрезживший рассвет.
      С дирижабля, висевшего невысоко над землей, вдруг раздался грохот. Уолтер вдруг почувствовал внезапно образовавшуюся внутри него пустоту. Что-то подсказывало ему, что вместе с этим взрывом погиб и Капитан. Он не до конца понимал природу этого чувства, но оно разрушило весь его триумф. Колени его вдруг подогнулись и он опустился на холодный бетон.
      - Это то, чего я хотел? — крикнул он в пустоту, оставленную после себя.
      Мимо уха просвистела пуля. Дорнез обернулся, встретившись взглядом с католичкой, подстреленной Гансом. Она долго ждала шанса расправиться с дворецким, но он не собирался доставлять ей такого удовольствия.
      Вторая пуля вошла в грудь, отбросил мальчишку к куску стены, торчащему из обломков. Через пару секунд он потерял счёт залпам: в его шею, плечи и грудь была выпущена, наверное, все обойма винтовки. И лишь последняя пуля пробила голову. Дорнез поднял дрожащую руку, зная, что у него хватит сил убить женщину. Пока она перезаряжала оружие, нити оказались перед ней, но в последний момент, вместо того, чтобы разрезать её на кусочки, подобно её подруге, нити обхватили лишь её ноги. Хейнкель взвыла от боли, когда одна из её ног в одно мгновение была оторвана от тела, а на второй подрезаны мышцы. Это не было милосердием со стороны Шинигами: Вольф осталась калекой и потеряла всех близких, не имея возможности отомстить. И сейчас, уже с перезаряженной винтовкой, она могла только лишь кричать и пытаться доползти до ненавистного дворецкого, который уже скрылся из виду.
      Уолтер отлично понимал, что жить ему оставалось недолго, но ему стоило сделать ещё одну вещь. Он отомстил Алукарду, но остался ещё и Док, который также предал его. Мальчишка больше не молодел, но теперь его тело стало разрушаться само по себе. Но пока он мог двигаться и управлять своим оружием.
      У уже знакомой развилки Дорнез остановился. В этой части дирижабля, кажется, и правда произошёл взрыв. Оглядевшись, шинигами заметил плащ Капитана, висевший на какой-то балке. От самого Ганса остались лишь горстка пепла да оторванные по локоть руки. Опустившись на колени, дворецкий дотронулся до холодной руки, отчетливо помня, как ещё недавно эти руки были наполнены жизнью и с такой лёгкостью, по прихоти их хозяина, сдерживали нити англичанина. В этой войне Ганс был единственным, о чьей гибели он, пусть и немного, но сожалел.
      Слева что-то блеснуло, шинигами потянулся к половинке жетона, лежавшей среди обломков. Этот жетон он уже не раз видел на шее Капитана. Сжав его в руке, он встал, продолжив двигаться к своей цели.
      Огромный шкаф упал на Дока, не успевшего набрать всего пару цифр для своего спасения. Чип в голове Уолтера не запустил самоуничтожения, но и без него быстрыми темпами убивал фрика: мальчишка уже не мог приложить усилий — от напряжения одна его рука просто рассыпалась в прах. Держа в руке половинку жетона, словно талисман, он прикрыл глаза, вспоминая лицо Интегры, которое он впервые за долгие годы увидел печальным. Дворецкий никогда не имел ничего против неё, так уж получилось, что его месть затянулась на десятилетия и бедняжка оказалась невольно втянута в неё.
      Тепло относился он также и к Капитану. Ещё с их встречи с Польши, когда Ганс помог ему, брошенному вампиром на произвол судьбы, Уолтер понял, что оборотень не похож на других нацистов: у него были какие-то свои цели, была своя правда и, самое главное, в нем было живо благородство. Дорнез даже пожалел, что не узнал, что привело Гюнше к этим безумцам, а главное, почему он за всё это время не проронил ни слова? Он ведь видел как изредка приоткрывались его губы, будто оборотень хотел что-то сказать, но тут же он опускал голову, пряча лицо в вороте плаща.
      Дым взлетал в воздух, наполняя комнату. Мальчишка ещё долго бы мог так сидеть, если бы его размышления не прервал грохот, походивший на грохот снега, лавиной спускающегося с гор. Столпы огня неслись по коридорам, уничтожая всё на своём пути. Уолтер улыбнулся. Это конец.
      - И воспарит душа… — хрипло засмеялся мальчишка, роняя сигарету. Это была единственная строчка из Библии, которую он помнил.