2.

Это солнце было самым прекрасным из того, что он видел за свою слишком долгую жизнь. Он смотрел и смотрел, хотя свет до слез слепил глаза – и огненный шар расплывался, заслоняя все небо. Ни клочка тьмы, ни пятна памяти. Горячее и безжалостное счастье раскалило его добела.

Солнце не двигалось: не всходило дальше, не пыталось закатиться обратно за горизонт, нарушая все мыслимые и немыслимые законы природы. Совершенное мгновение все длилось и длилось, а он смотрел и не мог оторваться.

Первым шевельнулся страх: он испугался, что свет померкнет, а солнце почернеет и осыплется пеплом с небес. Или его просто скроют тучи.

Но ничего не происходило. Даже облака, окрашенные золотым и розовым, застыли в бледном небе. Беспокоиться не о чем. Самый прекрасный в мире рассвет был вечным и принадлежал ему одному.

Вечности не существует, вспомнил он и пожелал, чтобы наступил день.

Но день не наступил. И ночь не пришла – сколько он ни ждал. Огненный шар по-прежнему висел над горизонтом.

Это неправильно. На свете нет ничего вечного.

Он захотел, чтобы поднялся ветер, пришла гроза, взошла луна или проклятое солнце стало зеленым.

Ничего не происходило.

Потом ему надоело смотреть, и он отвел глаза.

Больше любоваться здесь было нечем, разве что деревом, под которым он, оказывается, сидел; бескрайная пустошь простиралась до горизонта. Однако дерево не показалось ему ни красивым, ни интересным.

Что это за место? Что он здесь делает? Сколько времени прошло?

Неважно. Это не главное. Главное…

Он чуть не забыл – ему пора. Смутная цель неясной тревогой шевелилась в груди, толкала вперед: иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди… – и выла жалобно и тонко.

Застывшее солнце, все такое же прекрасное, смотрело на него с чистейшей ненавистью.

Пора.

Алукард поднялся с земли и шагнул в тень дерева.

* * *
В городе стояла ночь. И ни луны, ни звезд – только тусклый свет фонарей и окон. Место было смутно знакомым, но Алукард не мог вспомнить ненужного ему слова. Цель то меркла, то загоралась вновь, швыряя его по лабиринту улиц, как иголку обезумевшего компаса.

Ему не нравилось здесь. Что-то было не так, он чувствовал: слишком темно, слишком тихо, слишком много людей на улицах в этот час, провожавших вампира долгими, но пустыми взглядами. Пусть смотрят, ему нет до них дела. Вперед, вперед! Но пространство кривилось под его шагами, стены и тени не пропускали, двери захлопывались, улицы сворачивали не туда, закручивались в кольца и упирались в медленную вонючую реку, а дома вырастали прямо на пути. Город был болен.

* * *
Еще один тупик. Казалось, в последний момент стены сомкнулись, чтобы не дать ему пройти. Сначала. Все сначала. От площади с каким-то столбом, уходящим в небо, и дальше, на запад. Придется возвращаться.

Над ухом взвизгнуло, и стена брызнула в лицо острыми осколками и кирпичной крошкой. Алукард не помнил или не знал звука, но у тела, вероятно, была какая-то своя память. Стремительный разворот и прыжок вперед. Удар ладонью, вскрывший одежду, кожу, плоть, как острейшее лезвие, – прямо в сердце. Липкое, мокрое, горячее – почти обожгло руку: кровь. Черное пятно расползалось по форменному кителю смутно знакомой армии. Это был солдат. И он стрелял. Хотел убить.

Вампир не успел ни вспомнить, ни подумать, что все это могло означать для него: откуда-то справа снова застрекотало. Слепая боль расщепила позвоночник, смяла ребра и бросила его навстречу огню и звуку. Белое ухмыляющееся лицо врага сияло в темноте, как луна. Алукард дотянулся, обхватил подбородок пальцами и рванул куда-то вверх, ломая шею и разрывая мышцы. Рассмеялся в изумленное лицо противника и отшвырнул мертвое тело. Так легко, так приятно. Горячая кровь и ледяной ужас. Собственная сила. Ему понравилось убивать.

Но надо было спешить.

Алукард развернулся и побрел прочь из тупика; чужеродный металл обжигал легкие и кости где-то глубоко внутри, и с каждым шагом уже его собственной кровью намокала одежда. Но это еще не все, он чувствовал. Воздух звенел и дрожал от чьего-то напряжения, страха и отчаянного ожидания. Сейчас…

Следующий противник был умнее или просто удачливее, потому что первым же выстрелом разнес вампиру голову. Изуродованное окровавленное тело рухнуло на мостовую.

* * *
Он открыл глаза, и его ослепило неподвижное солнце, по-прежнему висевшее над горизонтом. Самый прекрасный рассвет на земле. Память плавилась и таяла, а он все смотрел и смотрел, вновь позволяя счастью выжечь себя дотла.

Мертвая красота этих небес больше не вызывала у него ни тревоги, ни тоски, ни гнева.

Потому что Алукард, даже в миг, до краев наполненный сиянием, помнил и понимал, что обязательно вернется обратно, в город бесконечной ночи.