Без своих доспехов Жанна казалась хрупкой и беззащитной, как и полагалось любой девушке. Но в глазах княжны она была такой… жалкой.

Лишившись Жиля де Рэ, своего меча и щита, она вновь стала той слабой девочкой, бесноватой Жанной, что слышит таинственный глас. Свернувшись в комочек на грубо сколоченной кровати, кутаясь в пыльное одеяло, пропахшее влагой, Лотарингская дева сквозь крепкий сон скрипела зубами, а кожа едва заметно тлела, распространяя по крохотным покоям флер горящей плоти.

Было заметно, как под тонкими веками бешено вращались ее глаза. В своем кошмаре она вновь видит площадь, полную ликующих людей, свой костер и своих обвинителей. Огонь вновь жадно лижет ей пятки, гадкой змеей поднимаясь все выше. Она кричит, кричит, сколько есть мочи. И корчась от боли, она видит его. Этого мерзкого самурая. Желтолицую обезьяну с узкими глазенками. Скиталец скалит свой рот в усмешке, показывая отрубленную голову Жиля. Держит брезгливо за волосы, словно дохлую крысу за хвост. И продолжает улыбаться.

Жанна горит. Горит от гнева.

Анастасия ходит бесшумно, подобно стелющемуся на землю снегу. Легкая и воздушная девушка, закованная в иные доспехи – величие и гордость. Задорная и веселая девочка осталась там. В подвале. Стоял июль в своих цветах и хмеле, и едва прошел месяц с ее семнадцатого дня рождения, а мертвый холод проникал ей под кожу, словно она выскочила нагая в январскую вьюгу. Золото и драгоценные камни, спрятанные в корсете, холодные и бездушные лишь продлили страдания сестер и ее самой. Острые жала штыков, раз за разом больше забирали ее тепла.

Смерть, издеваясь, стискивала своими ледяными когтями горло, но не забирала, заставляя любоваться последним вздохом ее семьи.

И Анастасия, солнечный лучик, промерзала. Промерзала от ненависти.

Своими прозрачно-ледяными пальцами она зарывалась в короткие золоченые волосы девушки, наблюдая за ее кривящимся от сновидений лицом. Княжна небрежно сбрасывает плащ на пол, оставаясь в одном тонком платье. Откидывает это старое одеяло – уж больно сильно оно пахнет смрадной плесенью. Она хочет согреться, вновь почувствовать то тепло ушедшего лета, но ощущает лишь яростный жар кострища, на котором корчится Жанна.

- Пожалуйста, не сгорай, еще рано. – шепчет Анастасия, прижимая к своей груди соратницу, щедро, как свойственно русской душе, окутывая ее морозом и промозглым холодом. Ее собственное дыхание обращалось в клубы пара. – Ведь кто-то должен гореть…

Холодные губы, словно бабочка, едва касались пылающего чела и тонких век, превращая набегающие слезинки в осколки льда. Она не боялась растаять.

Если это Жанна, то она была не против разлиться водой и обратиться в ничто.