22:09 Мне приснился страшный сон. Глава 5. Часть 1. |
| Глава 5. Энрико Максвелл. Часть 1: Священник приехал... Было холодно. Было очень холодно. Было чертовски холодно – и Андерсон, закутанный по уши в длинный серый шерстяной шарф – подарок из приюта – медленно и неизбежно замерзал. Особенно мерзли пальцы рук, которые он сжимал и разжимал, пытался согреть дыханием и снова прятал обратно в карманы пальто. Где-то на переднем сидении трясло грязно ругающегося водителя внедорожника. Но падре не замечал брани – лишь изредка, на самых громких и выразительных местах обреченно приподнимал брови в удивлении, насколько же богат ирландский язык, который он незаметно для себя выучил за несколько посещений этой зеленой страны. В другое время, будь потеплее и настроение получше, некультурный владелец внедорожника был бы вынужден выслушивать лекцию о моральном и культурном упадке современного мира и о своем поведении в частности. Но сейчас для этого было слишком холодно. - Дороги здесь как в России, - процедил сквозь зубы водитель на очередном ухабе. – Вы когда-нибудь были в России? Андерсон покачал головой, задумавшись о чем-то своем. - А я был, - мужчина резко повернул колесо, отчего всю машину тряхнуло еще сильней, - ужасная страна. И холод собачий – прям как здесь. Сегодня утром встаю, спрашиваю Мэри – жену мою: «Мэри, сколько градусов?» А она: «Минус пять, дорогой, минус пять!» Он покачал головой, прищелкивая языком, повторив в третий раз: - Минус пять! Андерсон уставился на осенний пейзаж в мутное стекло окна. От грязных луж, голых веток редких деревьев и бесконечных желтых и рыжих полей на душе становилось особенно тоскливо. Ирландия неприветливо встречала спятившего священника – а какой нормальный человек поедет из солнечной, теплой Италии в такое время в полуразвалившуюся деревню? В ней-то и живет, наверное, штук шесть старичков, которых никто и ничто уже не выгонит из родных лачуг... Мимо проплыла маленькая белая часовня, которая внесла хоть какое-то разнообразие в общую картину. - А вы-то сами что забыли? – спросил человек на переднем сидении, решив, что тишина стала слишком напряженной. – А, сейчас догадаюсь: у вас где-то в такой деревушке-развалюшке живет прадед? Или вы служить приехали? Тогда добро пожаловать к нам – в нашем поселке такой замечательный священник - отец Павел! Душа человек. И на крестины придет, и советом поможет, и винцом угостит… Сам выпить любит. Он в винах хорошо разбирается. Из других деревень к нему приезжают! Андерсон хмыкнул. Неверующие добрые католики. Что здесь знают люди о вере? Верят ли они вообще в Бога? Они и молятся-то по принуждению или напоказ. Господь от них так же далеко, как и луна от земли. Эх, Максвелл, нам следовало проповедовать истинную веру не среди еретиков, а среди католиков. Спасаем волков, когда собственное стадо идет в пропасть… Постепенно мысли начали терять свою ясность и путаться, веки налились свинцом, и под убаюкивающее, размеренное гудение мотора падре тихонько задремал. Где-то на краю сознания оставалась неприятная мысль, что нужно просыпаться, иначе замерзнешь или пропустишь остановку – но ему казалось, что становилось только теплее, а до остановки он обязательно проснется. Дорога подождет, Господь сохранит – а пока можно спать, спать… … Священника разбудил тормошивший его изо всех сил водитель. - Во как заснул, - пробурчал он. – Не добудишься. Просыпайтесь! Андерсон раскрыл глаза и удивленно посмотрел в окно. Там уже были видны белые и серые домики с соломенными и деревянными крышами. - Собственно, вы приехали. Счастливого вам пути! Андерсон встряхнулся от дремы, вылез из кабины и кивнул на прощанье. Воздух был прямо ледяным. Андерсон замотал посильнее шарф и, шагнув в грязь, негромко выругался. Пробегавшие мимо мальчишки остановились неподалеку и с удивлением уставились на двухметрового гиганта. Потом, заметив огромный, болтающийся на груди крест, закричали, показывая пальцем: - Священник! Еще один священник! Падре покачал головой, пряча улыбку. Дети – они везде одинаковые, будь то итальянцы, англичане, китайцы или японцы. Детей таковых есть Царствие Небесное… Мальчишки с гиканьем и свистом понеслись по холмам, спугивая ворон громкими криками: - Священник! Приехал священник! Под поднятый ими шум Андерсон подошел к ближайшей лавочке около какого-то сарая, на которой сидели две закутанные, похоже, во все свои шарфы и шали старухи. Они неприязненно посмотрели на незнакомца – чужие люди всегда вызывают недоверие. - Здравствуйте. Вы бы не могли подсказать, как пройти к дому… - Андерсон запнулся. Слишком уж непривычно было произносить это имя здесь. - А, вам, наверное, этот нужен, - старуха презрительно сплюнула на землю около лавочки, - новенький. Волосы длинные, как у бабы какой, из дома не выходит, даже дым не идет. - Глаза как фиалки. Верно, с нечистой силой знается, спаси Господи,- охотно поддержала подругу вторая. Ничего веселого не было, но Андерсон еле сдержал смех. Начальник Тринадцатого отдела никогда еще не получал такого нелестного о себе отзыва. И это твой народ, Энрико! - И зовут его как-то странно… Рио… - Как кетчуп, вспомни, - зашептала ей на ухо старушка, искренне веря, что паладин ее не слышит, - Рико что ли… - Эмма, все ты со своей рекламой! А фамилия у него какая была? Макс.. Маск… Москвел… - Его зовут Энрико Максвелл, - решил прервать их падре, всхлипывая и старательно кашляя в шарф. - Точно, Максвелл! Вспомнила. Физик такой был. Шотландец. Он, случайно, не родственник? - Я думаю, нет. – Отец Александр уже успокоился и продолжил. – А все-таки, где он живет? - Да на самом краю, - охотно сказала ему одна из бабусь. Эмма, кажется. – Вон туда идите, мимо ясеня… Пройдете до конца, потом налево. - Спасибо, - сказал Андерсон и кашлянул. Уже по-настоящему. - А что это вы раскашлялись? Нечто заболели? - Да нет, - ответил он, - выздоровел. - Хоть шапку бы надели, что ли. А то вон какой холод. Или приходите к нам с Гретой на чай. Угостим…. - Да нет, спасибо, - Андерсон покачал головой. – Как-нибудь в другой раз. - Надумаете – приходите. - Кстати, - Грета все еще недоверчиво посматривала на него, - а вы кем ему приходитесь? Андерсон замялся. Не скажешь же, что начальником – пойдут вопросы о работе. Кем я работаю? Ах да, я священник. «Палач», «Убийца», «Регенератор», «Ангельская Пыль» Андерсон – никогда не слышали, нет? Очень жаль. Чем я занимаюсь? С понедельника по пятницу – близкое общение с вампирами. На выходные уезжаю в приют к детям. Провожу некоторые обряды, цена договорная… - Воспитанником. - Грета, не куксись, - опять слишком громко прошептала другая, - что ты, в самом деле. Андерсон понял, что уже замерз, да и время поджимало – ему совершенно не хотелось бродить по полупустой деревне в сумерках. - Ну, я пошел тогда, - он слегка улыбнулся им обеим, забыв, что за шарфом улыбки не видно. - Slán agat!* - Slán leat. Nár lagaí Dia do lámh!** – ответила ему улыбающаяся Эмма. – Смотрите, не заблудитесь! Паладин не успел сделать и нескольких шагов, как услышал, что Грета накинулась на соседку: - Что ты с ним так! На чай пригласила! Благословила! Дорогу рассказала к этому сумасшедшему! - Да ты не заметила? Он же священник. - Священник, священник. Я тоже могу рясу напялить и пойти. Священник. - А глаза у него зеленые, - мечтательно ответила она. – Как у Кристиана. Увидим ли его мы еще когда-нибудь? - Сама имя выбирала - обозвала «Принадлежащий Христу», а теперь удивляешься, что в монастырь ушел. К каждому священнику на шею броситься готова… Да, в такой деревне поживешь, и в монастырь захочется, - падре не выдержал и побежал рысцой. Хвалимое Ренальдо шерстяное пальто не грело совершенно. Странный день – все в гости зовут, все улыбаются… Или это не день странный – это люди странные? Дом, в который заселили Максвелла, действительно стоял на самом краю. Низенький, сверкающий издали своими ярко-белыми стенами, с небольшими окошками, соломенной крышей, он казался смешным и уютным. Чудесный вид портил только старый покосившийся забор, нелепо торчащий перед остановившимся Александром. Калитка была простенькая, повернуть задвижку не стоило труда. Дверца скрипнула, пропуская путника в садик с кустами - как определил падре, не сильно разбирающийся в ботанике – сирени. Он подошел к двери дома – кстати, тоже деревянной – и остановился в нерешительности. Дверь номер три. Он нахмурил свои светлые брови и три раза стукнул по дереву кулаком. Звуки ударов стихли где-то в глубине дома, после чего послышалось шуршание бумаги и недовольное бормотание: - Ох уж эти мальчишки… Терпеть их не могу! Перед Андерсоном резко открылась дверь, и в дверном проеме появилась такая знакомая ему фигура. - Проваливайте к дьяволу! В течение трех секунд стояла тишина, в которой Александру слышен был только ровный стук собственного сердца. - Я, конечно, знаю, что ты меня очень любишь, Энрико. Но не настолько же, - падре прищурил блестящие зеленые глаза, и на лице стала предательски расползаться улыбка. Господи, как же я рад тебя видеть. Пусть даже здесь. Максвелл немного отпрянул назад от высокой фигуры. - Отец… Отец Александр? - Ну, так и будем здесь стоять? Или в дом пригласишь? Максвелл ойкнул, уступая дорогу священнику, который, слегка наклонившись, прошел внутрь. Внутри было чуть менее холодно, чем на улице. В единственной комнате царил полумрак, а в камине, о котором с таким вожделением мечтал падре на протяжении последнего часа, огонь теплился еле-еле. Он выпрямился и зашипел, ударившись головой о притолоку. Максвелл покорно прошел вслед за Андерсоном и замер за спиной. - Почему вы здесь, падре? Зачем? Андерсон вздохнул. - Ну не мог я, проезжая мимо, в гости к тебе не зайти. - Мимо? Да, в Ирландию ты тоже приехал случайно? – голос архиепископа дрожал от раздражения. Александр удивленно поднял брови. - Что с тобой, Энрико? - Что со мной? Это ты меня спрашиваешь? Лучше скажи, что было с тобой, когда меня, верного слугу Церкви, выгоняли как собаку, а ты… Ты просто стоял! Ты не помог мне! И… - Замолчи, - глухо оборвал его падре. Ему было странно слышать этого от всегда внешне спокойного Максвелла. Он никогда себе не позволял такого. Даже в бешенстве он обходился всего парой ядовитых слов – и сейчас перед Александром стоял другой человек. - Ты никогда не помогал мне. Я всегда был одинок, а ты… Сколько раз я тебя выгораживал, смотрел на твои поступки сквозь пальцы, позволял тебе все, что тебе захочется. А когда пришел момент, ты предал меня! Предал Церковь! Веру! - Я никогда не предавал Церковь, Максвелл. Так же, как и Господа нашего. Как я мог предать ее? - Я! Я – Церковь! – закричал Максвелл, тяжело дыша, уставившись с ненавистью на священника. – И ты предал меня! Внезапно Энрико пошатнулся и с ужасом понял, что перешел рубеж. Он, сжавшись, ждал, что сейчас в голосе наставника зазвенит лед, в человеке проснется Дьявол, который, не выдержав подобного оскорбления, прикажет себе растерзать стоящего перед ним на мелкие кусочки. Но в глазах падре была жалость. То, что Максвелл больше всего презирал, ненавидел и боялся на протяжении всей своей жизни. - Я стану самым великим, учитель! - Ну-ну, обязательно. Дай, перевяжу тебя что ли. Мальчик, нахмурившись, сидел на старом стуле в комнате отца Александра, который перевязывал ему ободранную коленку. - Где же ты так исхитрился? Максвелл не отвечал, лишь стискивал сильней зубы, когда падре неаккуратно касался краев раны. - Опять подрался с кем-то, - скорее, не спросил, а подтвердил предположение Андерсон. – А теперь по какой причине? Максвелл промолчал, затем глубоко вздохнул, вытирая капли слез с заплаканных глаз. - Я обязательно стану великим, - снова упрямо повторил он. – Великим, главнее всех! - Смысл жизни, Энрико, не в том, чтобы стать главней кого-то, - монотонным голосом начал говорить падре, попутно ища ножницы, чтобы обрезать бинт. – Во-первых, нужно искать Бога… - А во-вторых, служить Ему от всего сердца, вы это мне сто раз говорили, - раздраженно ответил мальчик. – Но если б я был великим, я бы… - он задумался на пару секунд, - сделал столько во имя Его! - Гордость диктует твои поступки, Энрико. Что ты доброго сделал, пытаясь стать великим? Вон, подрался только снова. - Но… - Гордость человека унижает его, а смиренный духом приобретает честь. Максвелл сердито засопел, вертясь на стуле. - Гордость – грех. Мы можем чувствовать только гордость за Господа нашего. Как было написано: хвалящийся хвались Господом. Внезапно он почувствовал резкий прилив жалости к своему воспитаннику. Худой, еще нескладно сложенный, презираемый и не понимаемый остальными ребятами… И такой глупый. Он потрепал его по голове. - Смотри, не дерись больше. Энрико поднял на него сердитые глаза. - Не смейте меня жалеть! Падре удивился. - А что так? - Когда вы меня жалеете, я… мне не нравится это. Падре молча сматывал бинт в тугой белый клубок. - Люди жалеют котят и инвалидов. А я – человек! Андерсон усмехнулся. - А ты будь молодцом, и жалеть не надо будет. А то – подрался, ушибся, обиделся… И какое тут сочувствие - если сам виноват? До сочувствия дорасти еще надо… А сердце-то болит за тебя. - Правда? - Да. Ну ладно, беги – и веди себя хорошо! Максвелл, немного повеселев, прихрамывая, побежал в сторону двери – навстречу ярким лучам полуденного солнца… - Не смейте меня жалеть, падре! – просипел, совсем как тогда, Максвелл, хватаясь за горло, сжимаемое в конвульсиях. Эх, Энрико. Сколько лет прошло – а до сочувствия ты так и не дорос… Андерсон покачал головой. - Посмотри на себя, Энрико, - начал он тихим голосом, медленно ходя по комнате вокруг Максвелла. - Устами твоими говорит бес гордыни. Superbia! Какое страшное слово! – падре взмахнул руками, будто он стоял перед всеми Искариотами, а не перед одиноким, сжавшимся в страхе человеком. - Superbia стоит первой в списке семи грехов Папы Григория! Гордыня влечет за собой все остальные грехи, Энрико. Гордыня – тот самый грех, который привел к низвержению Люцифера! - его голос гремел, раскатами расходясь по дому. - Ты поставил себя на место Бога, и ослеп в своем тщеславии. Опьяненный властью, силой и могуществом, ты посягал на власть Господню. Помнишь, тогда, в Судный день, ангелы – твои ангелы смерти – сошли огнем и мечом на несчастных, - он выделил это слово, - запутанных проклятыми протестантами, потерявших путь истинный людей? Дело наше не в уничтожении овец заблудших. Дело наше в обращение их к свету. Вспомни, Энрико – не ты ли кричал: да, убивайте всех ничтожеств – это наше право Ватикана? Бог есть Жизнь, и только Он вправе решать, кому даровать ее, а у кого отнять. И не ты ли кричал: если веруете, выполняйте приказ немедленно? Тяжкий грех на тебе: ведь мы, солдаты Церкви, обязаны подчиниться пастырю, ведь через него идет воля Божья, он избран Господом на особое служение Ему. А ты злоупотребил этим местом, - Андерсон резко перешел на шепот, остановившись за спиной бледного, сжавшего зубы архиепископа. – Ты навязал нам свою волю, продиктованную бесом, Дьяволом, Люцифером. И рано или поздно ты должен был пасть, Энрико. Ибо кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится. - Погибели предшествует гордость и падению надменность, - прошептал Максвелл, опускаясь в кресло и закрывая ладонями лицо. – Ты мне это говорил, тогда… в те дни… - Именно так. Покайся – покайся, Энрико, смири гордость свою, плачься дел своих горько, испроси прощения у Господа. Раздался тонкий всхлип. Максвелл плакал, по-детски вздрагивая плечами, с подвываниями и хрипением. - Я не могу, не могу, Андерсон. Отец Александр посмотрел на ученика, и жалость на мгновение сменилась презрением и даже ненавистью – но через секунду наваждение покинуло его. - Пойду, чай заварю, что ли, – вздохнув, сказал Андерсон и направился в сторону кухни. А то тут такие страсти, что и чайку не дождешься. *До свидания! **До свидания. Бог в помощь! (пп. Да не ослабит Господь твою руку!) |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |